Оборотень в погонах - Страница 109

109

– Потому что врете, – объяснил я. – В глаза. Цинично и нагло. У вас плохо с импровизацией, Илья Борисович. Ваша версия не выдерживает никакой критики.

– Валентин, – негромко произнес Серов из-за моей спины. – Отстрелить ему башку сразу, как полагаете?

Он сделал шаг вперед, и я увидал в его руке пистоль. Над каморой дрожал воздух – верный признак, что пуля заклята… или благословлена.

– Не советую. – Кормильцев поднял взгляд, и я содрогнулся. Вот что на самом деле отличало его от человека – глаза! В зрачках упыря бился, полыхал адский пламень, и меня завораживала дикая пляска огня, подавляя волю, отнимая рассудок. Рука моя сама потянулась к ладанке, но замерла на полпути, скованная неслышным приказом.

– Бесполезно, – отрезал Серов. – Вы можете зачаровать его – но не меня.

– Вы так думаете? – В тихом голосе вампира плескался гнев. – Глупцы! Или вы не знаете, как становятся неумершими?

Зрачки его становились все шире и шире, пока кровавым огнем не засияли глазные яблоки целиком – будто в пустом черепе кто-то развел костерок. Пистоль в руке Невидимки медленно опустился.

– Вы же сами бросили свысока – нет у меня души! У меня нет души, потому что я мертв, будьте вы прокляты, как я! Мертв уже триста лет, и то, что я сижу здесь и болтаю с вами, ничего не меняет! А душа моя – там! – Тонкий бледный палец указал вниз, и я без лишних слов понял – туда, где под многоверстовыми слоями камня и расплавленной лавы концентрическими сферами окружает земное ядро Преисподняя. Туда, где уже три века томится душа того, кто пошел на смерть, чтобы обрести холодное, безрадостное и бесконечное, как адские муки, бытие упыря. – Или, думаете, вам под силу совладать с властью Ада?!

Я уже готов был согласиться с ним. Умом я понимал, что это погибель, что клыки кровососа вот-вот вопьются в мою шею, но власть гипнотически сияющих глаз была сильней воли. Но последние слова Кормильцева разрушили наваждение.

– У Ада нет никакой власти, – произнес я раздельно и четко. Пальцы мои, не встречая сопротивления, дотянулись до ладанки, и стиснули крепко, будто надежную опору. – Всю силу мы даем ему сами.

Упырь соскочил с подоконника. Ветер поднялся вновь, и черный плащ забился за плечами Кормильцева, словно тот и впрямь отрастил нетопырьи крылья.

– Уходи, – велел я, и голос был будто чужой. – Убирайся прочь, исчадие мрака, и не тревожь больше сей дом!

Серов, освобожденный от власти заклятья, вскинул было оружие, но вампир уже сгинул, исчез в тот самый миг, когда я отвел глаза на долю мгновения. Только хлопали створки распахнутого настежь окна.

В комнату заглянул Македонский.

– Мр-р? – вопросительно мявкнул он, потом принюхался и зашипел.

– Опоздал ты, брат, – меланхолически заметил Невидимка. – Представление закончилось.

Кот подозрительно покосился на него, потом все-таки подошел к окну, сиганул на подоконник и, переминаясь с лапы на лапу, долго обнюхивал место, где сидел упырь.

– Так в чем он наврал? – спросил Серов, убирая оружие.

– Во всем, – ответил я. – В его байке не сходятся концы с концами. Городницкий не может его шантажировать без дневника. Да вообще – не было никакой нужды посвящать его в дело. Сообщить куда следует перед самой акцией, пригнать газетеров… А между тем инквизитор был замешан с самого начала. Действительные цели Упыря гораздо сложнее. – «И страшнее, – прибавил я про себя, – если пламя ада в его глазах о чем-то говорит».

Но обсудить подробнее мы не успели. Послышался треск ломающегося дерева, и грохнул выстрел.

Валентин Зорин, воскресенье, 20 июня

Сознание возвращалось с трудом – так, кажется, принято писать в романах про усталых суперменов вроде агента Фишера? Ко мне оно вернулось, по-моему, вообще из-под палки, работать не хотело категорически: то билось в черепе, словно юродивое, то принималось ныть и дуться. Я присел, помотав головой, и попытался оглянуться.

В комнате было почти темно – забившийся под потолок огонь святого Эльма трепетал так робко и жалобно, словно его вот-вот задует эфирным ветром. Окон не было. В наспех оштукатуренных стенах кто-то насверлил дырок, да так и оставил; мебели не имелось, если не считать за таковую два украденных из военной части (номерки еще не стерлись) колючих одеяла. На одном лежал я, на другом распластался неуловимый киллер Серов.

Зато в комнате – нет, в камере, понял я – была дверь. При виде ее я сразу вспомнил графа Монте-Кристо. Правда, у меня не было ложки, чтобы ковырять ей бетонный пол, но даже голыми руками я скорее вырою подземный ход, чем вышибу эту дверь.

Кафтан, который я за ужином набросил на спинку стула, валялся рядом, истоптанный башмаками. Спасаясь от холода, я поспешно натянул его. Пошарил по карманам – странно, даже часов не отобрали, паразиты. Правда, в тусклом эльмовом свете крошечный гномон все равно не отбрасывал тени, а покупать японский «Аматерасоник» с подсветкой я в свое время раздумал. Брючный ремень тоже на месте, как и шнурки – значит, я не в СИЗО. Мелочь, а неприятно. Кто у нас завел собственную тюрьму?

Еще раз оглядевшись, я пришел к выводу, что это все же не тюрьма, а карцер, где узников держат недолго, для острастки… или камера смертников, где тоже не задерживаются. Нет даже окошка или глазка в двери – подать баланду, глянуть, чем заняты заключенные. Потому нас и не обшмонали как полагается. Хотя на что мне ремень – удавиться?

Как мы здесь очутились? Я попытался собрать разбегающиеся мысли.

Мы беседовали с Кормильцевым… это я помню. Потом начали стрелять. Лампы погасли вмиг – кто-то перерезал домовой чаропровод. Черные тени, влетающие в разбитое окно, звонкие ноты эльфийской речи… я стрелял на слух, не успевая вглядеться в мельтешение темного на темном, и бледный «пламень верхнего мира» с печальным звоном разбивался о магические щиты, лишь отшвыривая нападающих. Вспышки выхватывали из черноты несуразные обрывки лиц, курток, разлетающихся тряпок, а потом что-то рухнуло с диким треском, и воздух наполнился зеленоватыми отблесками и многоэтажным матом… Больше ничего не помню.

109